Зарегистрирован: 24 сен 2013, 17:21 Сообщения: 1452 Откуда: Брянск, Бежица
|
Золотой век. Как люди выражались в творчестве, просто удивительно. Но тема рыбалки во многом схожа и с нынешним временем. Потом был век серебряный. А потом наступил наш - бамбуковый. Форма есть, содержания нету. Век поющих трусов, сериалов и бульварщины. Что дальше? Аполло́н Никола́евич Ма́йков (23 мая (4 июня) 1821, Москва — 8 (20) марта 1897, Петербург) — русский поэт, член-корреспондент Петербургской АН (1853).
Рыбная ловля
Себя я помнить стал в деревне под Москвою. Бывало, ввечеру поудить карасей Отец пойдет на пруд, а двое нас, детей, Сидим на берегу под елкою густою, Добычу из ведра руками достаем И шепотом о ней друг с другом речь ведем... С летами за отцом по ручейкам пустынным Мы стали странствовать... Теперь то время мне Является всегда каким-то утром длинным, Особым уголком в безвестной стороне, Где вечная заря над головой струится, Где в поле по росе мой след еще хранится... В столицу приведен насильно точно я; Как будто, всем чужой, сижу на чуждом пире, И, кажется, опять я дома в божьем мире, Когда лишь заберусь на бережок ручья, Закину удочки, сижу в траве высокой... Полдневный пышет жар – с зарей я поднялся: Откинешься на луг и смотришь в небеса, И слушаешь стрекоз, покуда сон глубокой Под теплый пар земли глаза мне не сомкнет... О, чудный сон! Душа бог знает где, далеко, А ты во сне живешь, как все вокруг живет...
Но близкие мои – увы! – все горожане... И странствовать в лесу, поднявшися с зарей, Иль в лодке осенью сидеть в сыром тумане, Иль мокнуть на дожде, иль печься в летний зной – Им дико кажется, и всякий раз я знаю, Что, если с вечера я лесы разверну И новые крючки навязывать начну, Я тем до глубины души их огорчаю; И лица важные нередко страсть мою Корят насмешками: «Грешно, мол, для поэта Позабывать Парнас и огорчать семью». Я с горя пробовал послушать их совета – Напрасно!.. Вот вчера, чтоб только сон прогнать, Пошел на озеро; смотрю – какая гладь! Лесистых берегов обрывы и изгибы, Как зеркалом, водой повторены. Везде Полоски светлые от плещущейся рыбы Иль ласточек, крылом коснувшихся к воде... Смотрю – усач-солдат сложил шинель на травку, Сам до колен в воде и удит на булавку. «Что, служба!» – крикнул я. «Пришли побаловать Маленько», – говорит. «Нет, клев-то как, служивый?» – «А клев-то? Да такой тут вышел стих счастливый, Что в час-от на уху успели натаскать». Ну, кто бы устоять тут мог от искушенья? Закину, думаю, я разик – и назад! Есть место ж у меня заветное: там скат От самых камышей и мелкие каменья. Тихонько удочки забравши, впопыхах Бегу я к пристани. Вослед мне крикнул кто-то, Но быстро оттолкнул челнок я свой от плота И, гору обогнув, зарылся в камышах. Злодеи рыбаки уж тут давно: вон с челном Запрятался в тростник, тот шарит в глубине... Есть что-то страстное в вниманьи их безмолвном, Есть напряжение в сей людной тишине: Лишь свистнет в воздухе леса волосяная, Да вздох послышится – упорно все молчат И зорко издали друг за другом следят. Меж тем живет вокруг равнина водяная, Стрекозы синие колеблют поплавки, И тощие кругом шныряют пауки, И кружится, сребрясь, снетков веселых стая Иль брызнет в стороны, от щуки исчезая. Но вот один рыбак вскочил, и, трепеща, Все смотрят на него в каком-то страхе чутком: Он, в обе руки взяв, на удилище гнутком Выводит на воду упорного леща. И черно–золотой красавец повернулся, И вдруг взмахнул хвостом – испуганный, рванулся. «Отдай, отдай!» – кричат, и снова в глубину Идет чудовище, и ходит, вся в струну Натянута, леса... Дрожь вчуже пробирает!.. А тут мой поплавок мгновенно исчезает. Тащу – леса в воде описывает круг, Уже зияет пасть зубастая – и вдруг Взвилась леса, свистя над головою... Обгрызла!.. Господи!.. Но, зная норов щук, Другую удочку за тою же травою Тихонько завожу и жду, едва дыша... Клюет... Напрягся я и со всего размаха, Исполненный надежд, волнуяся от страха, Выкидываю вверх – чуть видного ерша... О, тварь негодная!.. От злости чуть не плачу, Кляну себя, людей и мир за неудачу. И как на угольях, закинув вновь, сижу, И только комары, облипшие мне щеки, Обуздывают гнев на промах мой жестокий. Чтобы вздохнуть, кругом я взоры обвожу. Как ярки горы там при солнце заходящем! Как здесь, вблизи меня, с своим шатром скользящим, Краснеют темных сосн сторукие стволы И отражаются внизу в заливе черном, Где белый пар уже бежит к подножьям горным. С той стороны село. Среди сребристой мглы Окошки светятся, как огненные точки; Купанье там идет: чуть слышен визг живой, Чуть–чуть белеются по берегу сорочки, Меж тем как слышится из глубины лесной Кукушка поздняя да дятел молодой... Картины бедные полунощного края! Где б я ни умирал, вас вспоминаю, умирая: От сердца пылкого все злое прочь гоня, Не вы ль, миря с людьми, учили жить меня! Но вот уж смерклося. Свежеет. Вокруг ни звука. На небе и водах погас пурпурный блеск. Чу... Тянут якоря! Раздался весел плеск... Нет, видно, не возьмет теперь ни лещ, ни щука! Вот если бы чем свет забраться в тростники, Когда лишь по заре заметишь поплавки, И то почти к воде припавши... Тут охота!.. Что ж медлить? Завтра же... Меж тем все челноки, Толкаясь, пристают у низенького плота, И громкий переклик несется на водах О всех событьях дня, о порванных лесах, И брань и похвальба, исполненные страсти. На плечи, разгрузясь, мы взваливаем снасти, И плещет ходкий плот, качаясь под ногой. Идем. Под мокрою одеждой уж прохладно; Зато как дышится у лодок над водой, Где пахнет рыбою и свежестью отрадной, Меж тем как из лесу чуть слышным ветерком, Смолой напитанным, потянет вдруг теплом!..
О, милые мои! Ужель вам не понятно, Вам странно, отчего в тот вечер благодатный С любовию в душе в ваш круг вбегаю я И, весело садясь за ужин деревенской, С улыбкой слушаю нападки на меня – Невинную грозу запальчивости женской? Бывало, с милою свиданье улучив И уж обдумавши к свиданью повод новый, Такой же приходил я к вам... Но что вы? Что вы? Что значит этот клик и смеха дружный взрыв? Нет, полно! Вижу я, не сговорить мне с вами! Истома сладкая ко сну меня зовет. Прощайте! Добрый сон!.. Уже двенадцать бьет... Иду я спать... И вот опять перед глазами Все катится вода огнистыми струями И ходят поплавки. На миг лишь задремал – И кажется, клюет!.. Тут полно, сон пропал; Пылает голова, и сердце бьется с болью. Чуть показался свет, на цыпочках, как вор, Я крадусь из дому и лезу чрез забор, Взяв хлеба про запас с кристальной крупной солью. Но на небе серо, и мелкий дождь идет, И к стуже в воздухе заметен поворот; Чуть видны берегов ближайшие извивы; Не шелохнется лес, ни птица не вспорхнет, Но чувствую уже, что будет лов счастливый. И точно. Дождь потом зашлепал все сильней, Вскипело озеро от белых пузырей, И я промок насквозь, окостенели руки; Но окунь – видно, стал бодрее с холодком – Со дна и по верху гнался за червяком, И ловко выхватил я прямо в челн две щуки... Тут ветер потянул – и золотым лучом Деревню облило. Э, солнце как высоко! Уж дома самовар, пожалуй, недалеко... Домой! И в комнату, пронизанный дождем, С пылающим лицом, с душой и мыслью ясной, Две щуки на снурке, вхожу я с торжеством И криком все меня встречают: «Ах, несчастный!..» Непосвященные! Напрасен с ними спор! Искусства нашего непризнанную музу И грек не приобщил к парнасскому союзу! Нет, муза чистая, витай между озер! И пусть бегут твои балованные сестры На шумных поприщах гражданственности пестрой За лавром, и хвалой, и памятью веков: Ты, ночью звездною, на мельничной плотине, В сем царстве свай, колес, и плесени, и мхов, Таинственностью дух питай в святой пустыне! Заслыша, что к тебе в тот час взываю я, Заманивай меня по берегу ручья, В высокой осоке протоптанной тропинкой, В дремучий темный лес; играй, резвись со мной; Облей в пути лицо росистою рябинкой; Учи переходить по жердочке живой Ручей, и, усадив за ольхой серебристой Над ямой, где лопух разросся круглолистый, Где рыбе в затиши прохлада есть и тень, Показывай мне, как родится новый день; И в миг, когда спадет с природы тьмы завеса И солнце вспыхнет вдруг на пурпуре зари, Со всеми криками и шорохами леса Сама в моей душе ты с Богом говори! Да просветлен тобой, дыша, как часть природы, Исполнюсь мощью я и счастьем той свободы, В которой праотец народов, дни катя К сребристой старости, был весел, как дитя!
|
|
|